Искусство игры на обочине

«Серебряный туман» проплывает над буферами вагонных сцепок и рядами сидений электрички. Эту песню в нашем баяно-гитарном изложении любят пассажиры маршрута Киев – Ворзель. Сердобольные бабушки кладут свои монетки в надетый на колки гитарного грифа пакет и вступают в дебаты по поводу нашего искусства. Резюме мы улавливаем уже спиной: «Такие талантливые мальчики! Их бы в консерваторию, но у них, наверное, денег нет, чтобы там учиться».

Милым женщинам невдомек, что мы с Олежкой давно уже являемся студентами этого учебного заведения. Хотя денег у нас, действительно, нет. Тут они правы. Зарабатывают питомцы консерватории кто как может, а поскольку могут, по большому счету, все одно и то же, на «реконкисту» кабаков, подземных переходов, вагонов метро и пригородных поездов уже давно никто не жалеет ни сил, ни свободного времени. Благо, свобода в Национальной музыкальной академии имени Чайковского дается с избытком. Становление музыканта, как известно, процесс настолько интимный и непредсказуемый, что взять его под строгий контроль лекций, зачетов, уговоров и взысканий – дело почти нереальное. Порой даже кажется, что творческая замкнутость и самоуглубленность студентов передаются и самой alma mater, которая сквозь дымку дремоты с философским равнодушием взирает: умер ты или здравствуешь, учишься или пять лет уже как в годичном академотпуске, в Киеве ты или…

Не знаю, кому из моих коллег первым пришло в голову зарабатывать на улицах европейских городов. Это был человек явно неглупый, в вихре распада СССР, суверенитетов, кризисов и инфляций разглядевший маленький парадокс: у Бранденбургских ворот в раскрытый футляр от скрипки, баяна или флейты за день наваливают столько же мелочи, как и в знаменитой «трубе» на киевском Майдане. Это если считать по номиналу. Но стоит только пересечь украинскую границу, как сумма волшебным образом увеличивается в пять-шесть раз.

Такая нехитрая арифметика уже который год позволяет держаться на плаву многим музыкантам, причем не только начинающим. Этим промыслом не брезгуют и заслуженные артисты, а в Копенгагене, на центральной площади, говорят, даже видели одного народного. И то сказать: за день где-нибудь в Мюнхене можно «наколядовать» в среднем 75 –100 евро. Если, конечно, повезет с погодой. Если попадешь в ту же Германию не в разгар отпусков, когда уважающие себя немцы разъезжаются по белому свету. Если, стиснув зубы, будешь вести спартанский образ жизни, довольствуясь самым скромным ночлегом. И, наконец, если в очередной раз пустит за кордон иностранное консульство, которое с каждым годом все недоверчивее смотрит на приглашения с международных конкурсов и гостевые вызовы предприимчивых бывших соотечественников. Словом, прекрасная возможность набить себе массу шишек в поисках ответов на извечные «где?», «когда?» и «как?».

* * *

Впрочем, мой собственный путь на этом поприще начался почти безболезненно и даже как-то спонтанно. Нам с Олежкой, прибывшим в провинциальный итальянский городок на музыкальный фестиваль, настолько приелась вся эта пасторальная идиллия, что мы уже на третий день, обзаведшись складными стульями, скрылись на рассвете в направлении ближайшего населенного пункта, откуда, по слухам, уходили поезда. В полдень наши ноги ступили на землю города Пиза, где, ошалев от настоящего вавилонского столпотворения, я сразу же попробовал нажать на клавиши у подножия знаменитой падающей башни.

Когда играешь перед незнакомой публикой в самом неподходящем месте, в первый момент не отпускает чувство какой-то щемящей стыдливости. Позором тогда все и закончилось. Подоспевший полицейский с удивленным лицом прервал звуковой поток, тактично попросив поиграть где-нибудь за пределами архитектурного комплекса. Когда я уже покидал «поле жатвы», про себя обещая наведаться сюда еще не раз, ко мне подошла итальянка, торговавшая сувенирами, и, хитро подмигнув, протянула монету в 1 евро.

Это был мой первый заработок. Самый первый. Для Пизы, доселе не знакомой с профессиональными музыкантами с Востока, мы стали настоящей сенсацией. Уже на следующий день нас окликали по именам и пригласили выступить в местном джаз-клубе, где мы на ломаном английском пытались разъяснить политически неграмотным итальянцам, что мы не из России, а из страны, расположенной немного южнее, у Черного моря. Нашим развлечением стало, едва проснувшись на вокзале, идти в «Макдональдс» и, лукаво улыбаясь продавщице, протягивать ей две пригоршни одноцентовых монет с вечным рефреном: «Seventy and seventy. Two icecream, please!». Мы завоевывали Италию, впрочем, как и она покоряла нас  – солнцем, красотой и людьми, чья веселая бесшабашность так напоминала нашего человека в момент небывалого и так редко выпадающего на его долю счастья.

Уже на исходе пизанской эпопеи ко мне подошел охранник из кинотеатра, напротив которого я имел обыкновение играть. Из всей его речи мне удалось идентифицировать лишь слово «fiscal», но уже этого было достаточно, чтобы где-то в мозжечке засвербило: «Лафа закончилась». Мною сходу было применено самое простое и безотказное из всех средств самообороны за границей. Я гордо произнес: «Non capito!» («Моя твоя не понимать!»). Страж порядка только расхохотался и поднял вверх большой палец правой руки. Он был «своим» человеком…

* * *

То, что с людьми, родственными тебе по духу, зачастую гораздо приятнее иметь дело, чем с коллегами по ремеслу, замечаешь уже на выходе из Гамбургского вокзала. Конкурентам то и дело с боем приходится уступать многолюдные и в акустическом отношении выгодные «точки» на немецкой земле. Здесь много болгар, которые, сбиваясь в маленькие ансамбли, обходят столики ресторанов под открытым небом. Еще больше цыган с их никому не понятными мелодиями. Они берут «на измор» – громкостью и настойчивостью. И тех и других одинаково презирают музыканты из бывшего Союза, привыкшие рассчитывать на профессиональную подготовку и подлинное мастерство. Благо, немцы – народ отзывчивый и восхищению их нет предела, когда на центральную площадь, Rathaus Platz, выходят русские вокалисты или белоцерковский скрипач Леня врубает «Времена года» Вивальди под минусовку.

Закономерность успеха, в сущности, проста: чем узнаваемее твоя музыка и артистичнее исполнение, тем тяжелее будет твой футляр к концу рабочего дня. Баянистам повезло больше всех: им даже приплачивают за исполнение шедевров мировой классики на столь диковинном инструменте. А если привнести в игру еще и элемент экстаза, тебя уже снимают на камеру и просят сыграть «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, Первый фортепианный концерт Чайковского, Девятую симфонию Бетховена. И ты играешь, параллельно успевая определять, что сейчас вынет прохожий из кармана пиджака: кошелек, сигареты или мобильный телефон. Ты уже научился за сто метров узнавать в человеке потенциального «клиента». Прочь, эмигранты, клерки и грубые люмпены! Подходите те, кто состоятелен, никуда не спешит и радуется жизни! Налетайте, туристы, романтики, семейные пары и бабушки, любимые бабушки! Как хорошо, что вас так много в Германии и вы все такие одинаковые: здоровые, счастливые, кудрявые, любознательные, щедрые…

В чехол вытряхивают всю мелочь из кошелька или кладут монеты в 1 – 2 евро. Да, именно кладут! Осторожно, со стеснительной улыбкой, как бы стесняясь таким способом оказывать уважение господину Музыканту. Обидно, когда просто бросают – пошлым театральным жестом. Еще обиднее, когда не делают ни того, ни другого – что, по необъяснимым причинам, случается тоже нередко. В такие минуты мозг, как школьный учебник, уныло диктует тебе задачки вроде: «За час по этой улице проходит одна тысяча человек. Если с каждого из них взять хотя бы по 10 центов…» Люди! Остановитесь!!!

Сил нет. Ты ждешь «второго дыхания». Оно открывается на самом пике отчаяния, и тебя, закрывшего глаза, уводит на вершины блаженства баховская фуга, чью внезапно обнаруженную красоту, оказывается, беспрерывно лепили твои пальцы. И кажется тебе, что стоит рядом Фома Лукич Айзенберг, колхозный бухгалтер из кофмановской «Книги небытия», и пророческим гласом возвещает германскому люду: «Как вы думаете, чего здесь больше: желания заработать или радости от погружения в звуковой процесс? Ведь он даже не замечает, что футляр, лежащий перед ним, пуст! А может, он просто радуется тому, что жив и что светит солнце? Может быть, это не более, чем счастливый акт существования?»

Акт прерывается от чьего-то мягкого прикосновения к корпусу инструмента. Вместо колхозного бухгалтера перед вами предстает пожилая дама, со слезами протягивающая  купюру в 10 евро. Ваша рука действует молниеносно и как бы автономно от вас. Бах умолкает. Счастье переходит в другую субстанцию…

* * *

Моего собеседника зовут Кай. Это первый человек, который, услышав мою игру, не расплатился монетами, а просто пригласил выпить кофе в ресторане на берегу канала, где плавают прирученные туристами лебеди – словно еще одно напоминание о сказках Андерсена. У него две профессии – телережиссер и пианист-клавишник. Он хочет создать свою поп-группу и включить туда аккордеон – отсюда и его интерес к моей персоне. Мы пытаемся понять друг друга, хотя наш английский оставляет желать лучшего. «Ты здесь надолго?» – спрашивает Кай…

Этот вопрос я и сам не раз задавал своим новым друзьям по улице. Пожалуй, легче всего было ответить на него Мише, исполинскому тенору, которого выписала из России одна из религиозных общин, в которой он трудится регентом. А вот у давно распрощавшегося с семьей питерского баритона с работой никак не складывается: на конкурсах в оперные театры перед ним рассыпаются в комплиментах, а в труппу берут немцев. Лица двух изможденных трехмесячным скитанием по Германии выпускниц Минской консерватории, играющих на цимбалах и гитаре, кажется, вот-вот станут похожими на прозрачный лик белоруса из некрасовской «Железной дороги». А они до сих пор слушают байки о том, что просроченный паспорт преспокойно «теряется», и взамен добрые немцы выдают в полицейском участке справку, по которой здесь можно сидеть еще два месяца, а потом идти в следующий полицейский участок (их только в Гамбурге – тридцать пять).

«Бывалые» друзья охотно покажут тебе, где находится дешевый магазин, где стоит дурак-автомат, выдающий за стеклотару сумму, вдвое больше ее стоимости, а где в фешенебельном ресторане запрятана красная кнопка, гостеприимно отворяющая двери туалета специально для вас, любителей с шиком сходить «по нужде». Но все твои хитрости, увертки и чувство дутого превосходства очень скоро оборачиваются убогим одиночеством на обочине чужих, недосягаемых жизней. Осознание этого будет усугубляться день за днем до тех пор, пока тебя, напившегося в День Победы на деньги, вырученные от сдачи бутылок, не депортируют из страны сотрудники тридцать шестого полицейского участка, застав за попытками вдрызг разбить ни в чем не повинную красную кнопку…

Это, возможно, и к лучшему: примерно через три месяца пребывания за границей профессия уличного музыканта перестает быть заманчивым способом накопления капитала и  приносит лишь средства на кусок хлеба…

* * *

По дороге назад вспоминаешь цитировавшиеся когда-то в учебнике истории стихи крестоносца: «Наш час пришел за ратью рать святую землю покидать», и сонно улыбаешься своим попыткам ассоциироваться с ними… Обратный путь отчего-то всегда короче. Автобус быстро доставит вас в страну, что на карте мира немного южнее России, и первое, что вы там сделаете – это ринетесь в консерваторию терзать небритой физиономией щечки и плечики попавшихся под руку бандуристок.

И не дай вам Бог вернуться в эту страну в период дождей: восторженный блеск ваших глаз очень скоро исчезнет без следа. Вам еще долго по утрам будет казаться, что окна общежития выходят на Rathaus Platz, а не на улицу Богатырскую, пока хмельные пары пивзавода «Оболонь» не сотрут и эту иллюзию, оставив памяти лишь ее последнее сокровище  – одинокую, тающую в подсознании фразу: «Two icecream, please, – for me and my friend, Oleshka»…

Роман Юсипей

Verfasst von:
Maria Stroiakovskaya