Макса. Слово прощания

Казалось, она всегда знала, как надо… Разбиралась во всем: какое блюдо выбрать, чтобы накормить гостей, приходивших в ее мастерскую, знала точно, что нужно взять с собой в поездку, куда-нибудь в Норвегию (называла магазин, где продаются «правильные» теплые носки или резиновые сапоги). Умела и любила покупать вещи на фломарктах, потому что прекрасно знала, как выбирать…

   Одним из любимых ее слов было «аутентичный» (подлинный, настоящий, как противоположность поддельного или фальшивого) и это «настоящее» она всегда и во всем распознавала.

   У Максы был очень четкий, уверенный почерк. В мастерской все было разложено по полкам, специально сделанным шкафам и ящикам, и подписано твердо и ровно: КАРТОН, ЛИПКАЯ ЛЕНТА, КАРАНДАШИ. Мы, когда это впервые увидели, смеялись: «У тебя все прямо как в магазине…», а твердая рука сразу выдавала в ней человека из МУХИ (Мухинского училища в Ленинграде) – в докомпьюторные времена художников учили в том числе и писать красивыми буквами на плакатах и афишах. С такой рукой мы уже встречались в Нью-Йорке, а в Максиной технике (масляная краска, особенным образом втертая в поцарапаный заранее картон) сразу увидели сходство с работами одной знакомой нью-йорской художницы – Маши Рузиной. Когда мы познакомились с Максой и рассказали ей об этом, Макса сразу знала, о чем мы, ведь Маша и Макса вместе с другими питерскими художниками когда-то создавали экспериментальную группу «Свои» на Пушкинской 10. Вместе устраивали первые художественные акции, выставки, придумали технику – масло на поцарапаном картоне – «царапки». Макса ведь, в основном, в этой технике и работала.

Она занималась в искусстве только тем, что ее искренне интересовало. На ее абстрактных картинах формы (часто напоминающие бытовые, в чем-то архаичные, предметы: грабли, узлы, ведра) становились какими-то доисторическими знаками. Ее интересовали предметы в каком-то их первичном значении. Как и художники-модернисты Пауль Клее, Пабло Пикассо, Анри Матисс, Василий Кандинский, Макса искала «смысл», самое главное в форме предмета, в его функции, во взаимодействии предметов друг с другом. Неслучайно главным символом одной из последних серий ее работ стала «точка». Точка была для Максы началом – началом линии, а значит началом движения, перехода от бездействия к действию. А визуально ее жесткие черные точки (как будто иглой по металлу) на серо-голубом фоне неба были похожи на птиц, и картины казались пронизанными каким-то удивительно романтическим мироощущением. Это же чувство – поиск красоты – было и в ее «Куполе» из тонкой полиэтиленовой пленки, которую надувал вентилятор, создавая прозрачный свод какого-то неведомого собора.

Как и художники начала двадцатого века, Макса, получив академическое образование, искала свои формы в художественных традициях, далеких от реализма. Для нее главным являлось не натуралистическое изображение предмета, а его глубинное понимание, пропускание через себя в поиске какого-то большего смысла. Как ребенок, рисуя человека, делает огромную голову и маленькое тело, выделяя таким образом – главное.

Интересно, что как учитель, Макса очень верила в академический подход к преподаванию живописи и рисунка. Она считала, что абстракция  должна исходить из понимания реального мира и поэтому учила людей видеть, вникать в подробности вещей, настаивала  на изучении анатомии рук, ног и носов… Ее очень любили ученики, она преподавала сразу в нескольких школах Гамбурга, включая Malschule музея Kunsthalle, Volkshochschule, Школу иллюстрации, давала частные уроки. Многие ученики становились близкими друзьями.

В Максе ощущалась сила и уверенность в себе, какая-то настоящая природная «сибирская» (прости, Макса, не питерская) энергетика. Она была во всем: в огромных кастрюлях борща и гречневой каши, которые Макса готовила для друзей в мастерской, в разгульной песенке «Цыпленок жареный», исполняемой под конец праздника, и конечно – в ее картинах.

А может быть, эта ее уверенность была маской, которую надела на себя маленькая девочка (Макса-плакса – это кличка еще из детского сада), надела, чтобы преодолеть трудности, с которыми ей пришлось столкнуться, когда она совсем еще молоденькой уехала из своего городка на Урале, поступила в художественное училище кажется, в Свердловске. Потом – Питер, работа дворником, чтобы как-то выжить и получить комнату, портреты прохожих на улице за 3 рубля (ее уникальная способность «рисовать похоже» с самого детства ей очень помогала). Потом было Мухинское училище, Пушкинская, первые выставки в Германии в 90-е, Гамбург.

Когда мы виделись в последний раз у нее дома, она уже была очень больна. На ней были любимые валенки (она всегда привозила с Урала настоящие, мягкие самодельные сибирские валенки), в шкафах и ящиках, подписанных твердыми большими буквами, лежали лекарства – огромное количество лекарств… А в окно было видно небо, на которое Макса могла смотреть часами, наблюдая за движением облаков, – быть может, это и была ее последняя картина.

Текст: Мария и Наталья Печатниковы

Фото: Oliver Friel

Verfasst von:
Maria Stroiakovskaya